Номер 50 (588), 14.12.2001

К оглавлению

ЕЛЕНА МИХАЙЛОВА

(Рассказ)

(Окончание. Начало в №№ 48, 49.)

Кормить... Нинка поежилась в несвежей своей постели и стала нехотя подниматься. Она облазила все карманы и сумки, но нашла только пятак. А ведь точно помнила, что вчера мамашка, хоть и со скандалом, но деньги притащила, неужели все пропили? Глянула на телефон, но вспомнила, что его еще неделю назад отключили за неуплату. Ничего не поделаешь – придется идти к соседке, ненавистной старой грымзе. Она, правда, никогда не одалживала – принципиально – но сейчас Нинка придумала ловкий ход. Кое-как умывшись и причесавшись, она пожевала лаврового листа и вышла в общий коридор. Долго собиралась с духом, прежде чем позвонить. Соседку она не любила и презирала за то, что та была уж очень чистенькой, нарядной, а, главное, непьющей. На Нинку она всегда смотрела со сложной смесью сострадания и недоумения на лице, вроде, пыталась понять, как такие могут жить на свете. Она преподавала в каком-то институте и вечно по вечерам готовилась к лекциям. А Нинка назло ей включала погромче свою любимую группу "Сектор Газа". Соседка эту группу терпеть не могла, о чем неоднократно говорила Нинке, и вообще громкая музыка и хоровое пение гостей ей не нравились. Известное дело, что вообще может нравиться такой старой ведьме! Вообще-то она, может быть, и не была такой уж древней, но для Нинки все бабы старше тридцати лет казались старухами. Однако больше идти было не к кому, остальные после Нинкиных загулов вообще не здоровались и ругались вслед.

— Здрасть, теть Верочка, – фальшиво-сладко заканючила Нинка, когда дверь распахнулась. – Тут такое дело: мама мне вчера забыла деньги оставить, а Лялька заболела, нужно на лекарства и кормить ее нечем, так что, будьте добреньки, дайте десяточку до вечера, а вечером мама подвезет...

— Да уж, вчера и тебя, и твою маму было слышно как никогда, – поблескивая очками, холодно процедила соседка (старая кобра!).

— Не думаю, что она тебе деньги привезет. И ты ведь знаешь, Нина, я тебе на выпивку никогда не дам. А что ребенок заболел – немудрено у такой-то матери. Впрочем, подожди...

Соседка удалилась в свою комнату, и Нинка замерла: а вдруг? Но та (вот же сволочь!) вынесла пластмассовую коробку с лекарствами: "Вот тут найдешь, все, что нужно". И захлопнула дверь. Опешившая Нинка с минуту постояла, сквозь зубы матеря соседку, положила коробку под дверь и вернулась к себе.

Выхода не было.Она с тоской вспомнила, что дядя Толя (уж он бы всегда выручил!) еще неделю назад уехал к своей матери в Подмосковье. Знакомые пацаны... Нет, тоже никто не даст. Галка, закадычная подружка, в деревне у бабки. Полный аллес капут, короче.

Опять заболела голова – выпить нужно было срочно, просто немедленно. Да и ЭТА сейчас проснется, опять выть начнет. Нинка обвела глазами свою обшарпанную комнату (а давно ли отчим ремонт делал?) – что можно продать? Но она уже пропила все, что можно, ведь тех денег, что давали родоки, на развеселые Нинкины гульки не хватало. Осталась разве что коляска, правда, она тоже имела тот еще вид, но все же...

Нинка толкнула коляску возле магазина какой-то подозрительной бабе за чистые копейки ("Скажу, что украли", – решила она). Хватило ровно на бутылку и кусок колбасы. Уже дома она вспомнила, что так и не купила дочке ни молока, ни манки, но та спала, и Нинка махнула рукой.

Вообще-то она за один раз и одна бутылку водки еще не выпивала, но настроение было уж очень хреновым, так что пошло как по маслу. Сначала стало легко и весело, потом мутная мгла заволокла мозг, и Нинка плюхнулась в кровать, уплывая в темную бездну...

Истерический визг выдернул ее из тяжелого забытья, как морковку с грядки. Лялька, мать ее растак! Она пыталась как-то утрясти ее в кроватке, но ничего не помогало.

"Да дашь ли ты мне когда-нибудь покоя, проклятая?! – с ярко вспыхнувшей злобой проорала Нинка. Она положила Ляльке на лицо подушку, прижала и держала до тех пор, пока она не затихла. "Вот и хорошо, вот и ладушки, – пьяненько ухмыляясь, бормотала она, – будем теперь спать, спать, спать..."

Она плюхнулась на пол около кроватки и стала раскачивать ее из стороны в стороны, убаюкивая давно уже замолчавшего ребенка. Из глубин затуманенного сознания выплыли вдруг слова единственной колыбельной, которую она знала и которую пел ей когда-то отчим: "Спи, моя радость, усни, глазки скорее сомкни..."

К оглавлению	Вверх	Подшивка